Павел Петрович Бажов
Малахитовая шкатулка
Медной горы Хозяйка
Пошли раз двое наших
заводских траву смотреть. А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то.
День праздничный был, и жарко
– страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумешках то есть. Малахит-руду
добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там протча,
что подойдет.
Один-от молодой парень был,
неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало. Другой постарше. Этот и вовсе
изробленный. В глазах зелено, и щеки будто зеленью подернулись. И кашлял завсе
тот человек.
В лесу-то хорошо. Пташки
поют-радуются, от земли воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило.
Дошли до Красногорского рудника. Там тогда железну руду добывали. Легли,
значит, наши-то на травку под рябиной да сразу и уснули. Только вдруг
молодой, – ровно его кто под бок толкнул, – проснулся. Глядит, а
перед ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к
парню, а по косе видать – девка. Коса ссиза-черная и не как у наших девок
болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то
зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь. Дивится
парень на косу, а сам дальше примечает. Девка небольшого росту, из себя ладная
и уж такое крутое колесо – на месте не посидит. Вперед наклонится, ровно у себя
под ногами ищет, то опять назад откинется, на тот бок изогнется, на другой. На
ноги вскочит, руками замашет, потом опять наклонится. Однем словом,
артуть-девка. Слыхать – лопочет что-то, а по-каковски – неизвестно, и с кем
говорит – не видно. Только смешком все. Весело, видно, ей.
Парень хотел было слово
молвить, вдруг его как по затылку стукнуло.
– Мать ты моя, да ведь
это сама Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сразу не приметил? Отвела глаза косой-то
своей.
А одежа и верно такая, что
другой на свете не найдешь. Из шелкового, слышь-ко, малахиту платье. Сорт такой
бывает. Камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить.
«Вот, – думает
парень, – беда! Как бы только ноги унести, пока не заметила». От стариков
он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта – малахитница-то – любит над человеком
мудровать.
Только подумал так-то, она и
оглянулась. Весело на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой:
– Ты что же, Степан
Петрович, на девичью красу даром глаза пялишь? За погляд-от ведь деньги берут.
Иди-ка поближе. Поговорим маленько.
Парень испужался, конечно, а
виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна сила, а все ж таки девка. Ну, а
он парень – ему, значит, и стыдно перед девкой обробеть.
– Некогда, –
говорит, – мне разговаривать. Без того проспали, а траву смотреть пошли.
Она посмеивается, а потом и
говорит:
– Будет тебе наигрыш
вести. Иди, говорю, дело есть.
Ну, парень видит – делать
нечего. Пошел к ней, а она рукой маячит, обойди-де руду-то с другой стороны. Он
обошел и видит – ящерок тут несчисленно. И все, слышь-ко, разные. Одни,
например, зеленые, другие голубые, которые в синь впадают, а то как глина либо
песок с золотыми крапинками. Одни, как стекло либо слюда, блестят, а другие,
как трава поблеклая, а которые опять узорами изукрашены.
Девка смеется.
– Не расступи, –
говорит, – мое войско, Степан Петрович. Ты вон какой большой да тяжелый, а
они у меня маленьки. – А сама ладошками схлопала, ящерки и разбежались,
дорогу дали.
Вот подошел парень поближе,
остановился, а она опять в ладошки схлопала, да и говорит, и все смехом:
– Теперь тебе ступить
некуда. Раздавишь мою слугу – беда будет.
Он поглядел под ноги, а там и
земли незнатко. Все ящерки-то сбились в одно место, – как пол узорчатый
под ногами стал. Глядит Степан – батюшки, да ведь это руда медная! Всяких
сортов и хорошо отшлифована. И слюдка тут же, и обманка, и блески всякие, кои
на малахит походят.
– Ну, теперь признал
меня, Степанушко? – спрашивает малахитница, а сама хохочет-заливается.
Потом, мало погодя, и
говорит:
– Ты не пужайся. Худого
тебе не сделаю.
Парню забедно стало, что
девка над ним насмехается да еще слова такие говорит. Сильно он осердился, закричал
даже:
– Кого мне бояться, коли
я в горе роблю!
– Вот и ладно, –
отвечает малахитница. – Мне как раз такого и надо, который никого не
боится. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш заводской приказчик, ты
ему и скажи, да, смотри, не забудь слов-то:
«Хозяйка, мол, Медной горы
заказывала тебе, душно?му козлу, чтобы ты с Красногорского рудника убирался.
Ежели еще будешь эту мою железную шапку ломать, так я тебе всю медь в Гумешках
туда спущу, что никак ее не добыть».
Сказала это и прищурилась:
– Понял ли, Степанушко?
В горе, говоришь, робишь, никого не боишься? Вот и скажи приказчику, как я
велела, а теперь иди да тому, который с тобой, ничего, смотри, не говори.
Изробленный он человек, что его тревожить да в это дело впутывать. И так вон
лазоревке сказала, чтоб она ему маленько пособила.
И опять похлопала в ладошки,
и все ящерки разбежались. Сама тоже на ноги вскочила, прихватилась рукой за
камень, подскочила и тоже, как ящерка, побежала по камню-то. Вместо рук-ног –
лапы у ее зеленые стали, хвост высунулся, по хребтине до половины черная
полоска, а голова человечья. Забежала на вершину, оглянулась и говорит:
– Не забудь, Степанушко,
как я говорила. Велела, мол, тебе, – душно?му козлу, – с Красногорки
убираться. Сделаешь по-моему, замуж за тебя выйду!
Парень даже сплюнул вгорячах:
– Тьфу ты, погань какая!
Чтоб я на ящерке женился.
А она видит, как он плюется,
и хохочет.
– Ладно, –
кричит, – потом поговорим. Может, и надумаешь?
И сейчас же за горку, только
хвост зеленый мелькнул.
Парень остался один. На
руднике тихо. Слышно только, как за грудкой руды другой-то похрапывает.
Разбудил его. Сходили на свои покосы, посмотрели траву, к вечеру домой
воротились, а у Степана одно на уме: как ему быть? Сказать приказчику такие
слова – дело не малое, а он еще, – и верно, – душно?й был – гниль
какая-то в нутре у него, сказывают, была. Не сказать – тоже боязно. Она ведь
Хозяйка. Какую хошь руду может в обманку перекинуть. Выполняй тогда уроки-то. А
хуже того, стыдно перед девкой хвастуном себя оказать...
Полный
текст книги Вы можете скачать выше
|