Одоевский Владимир Федорович Городок в табакерке
Папенька поставил на стол табакерку. «Поди‑ка сюда, Миша,
посмотри‑ка», – сказал он. Миша был послушный мальчик; тотчас оставил
игрушки и подошёл к папеньке. Да уж и было чего посмотреть! Какая прекрасная
табакерка! пёстренькая, из черепахи. А что на крышке‑то! Ворота, башенки,
домик, другой, третий, четвёртый, – и счесть нельзя, и все мал мала
меньше, и все золотые; а деревья‑то также золотые, а листики на них серебряные;
а за деревьями встаёт солнышко, и от него розовые лучи расходятся по всему
небу.
– Что это за городок? – спросил Миша.
– Это городок Динь‑Динь, – отвечал папенька и
тронул пружинку…
И что же? Вдруг, невидимо где, заиграла музыка. Откуда
слышна эта музыка, Миша не мог понять: он ходил и к дверям – не из другой ли
комнаты? и к часам не в часах ли? и к бюро, и к горке; прислушивался то в том,
то в другом месте; смотрел и под стол… Наконец Миша уверился, что музыка точно
играла в табакерке. Он подошёл к ней, смотрит, а из‑за деревьев солнышко
выходит, крадётся тихонько по небу, а небо и городок всё светлее и светлее;
окошки горят ярким огнём, и от башенок будто сияние. Вот солнышко перешло через
небо на другую сторону, всё ниже да ниже, и наконец за пригорком совсем
скрылось; и городок потемнел, ставни закрылись, и башенки померкли, только
ненадолго. Вот затеплилась звёздочка, вот другая, вот и месяц рогатый выглянул из‑за
деревьев, и в городке стало опять светлее, окошки засеребрились, и от башенок
потянулись синеватые лучи.
– Папенька! папенька! нельзя ли войти в этот городок?
Как бы мне хотелось!
– Мудрено, мой друг: этот городок тебе не по росту.
– Ничего, папенька, я такой маленький; только пустите
меня туда; мне так бы хотелось узнать, что там делается…
– Право, мой друг, там и без тебя тесно.
– Да кто же там живёт?
– Кто там живёт? Там живут колокольчики.
С этими словами папенька поднял крышку на табакерке, и что
же увидел Миша? И колокольчики, и молоточки и валик, и колёса… Миша удивился:
«Зачем эти колокольчики? зачем молоточки? зачем валик с крючками?» – спрашивал
Миша у папеньки.
А папенька отвечал: «Не скажу тебе, Миша; сам посмотри
попристальнее да подумай: авось‑либо отгадаешь. Только вот этой пружинки не
трогай, а иначе всё изломается».
Папенька вышел, а Миша остался над табакеркой. Вот он сидел‑сидел
над нею, смотрел‑смотрел, думал‑думал, отчего звенят колокольчики?
Между тем музыка играет да играет; вот всё тише да тише, как
будто что‑то цепляется за каждую нотку, как будто что‑то отталкивает один звук
от другого. Вот Миша смотрит: внизу табакерки отворяется дверца, и из дверцы
выбегает мальчик с золотою головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге
и манит к себе Мишу.
«Да отчего же, – подумал Миша, – папенька сказал,
что в этом городке и без меня тесно? Нет, видно, в нём живут добрые люди,
видите, зовут меня в гости».
– Извольте, с величайшею радостью!
С этими словами Миша побежал к дверце и с удивлением
заметил, что дверца ему пришлась точь‑в‑точь по росту. Как хорошо воспитанный
мальчик, он почёл долгом прежде всего обратиться к своему провожатому.
– Позвольте узнать, – сказал Миша, – с кем я
имею честь говорить?
– Динь‑динь‑динь, – отвечал незнакомец, – я
мальчик‑колокольчик, житель этого городка. Мы слышали, что вам очень хочется
побывать у нас в гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к нам
пожаловать. Динь‑динь‑динь, динь‑динь‑динь.
Миша учтиво поклонился; мальчик‑колокольчик взял его за
руку, и они пошли. Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из
пёстрой тиснёной бумажки с золотыми краями. Перед ними был другой свод, только
поменьше; потом третий, ещё меньше; четвёртый, ещё меньше, и так все другие своды
– чем дальше, тем меньше, так что в последний, казалось, едва могла пройти
головка его провожатого.
– Я вам очень благодарен за ваше приглашение, –
сказал ему Миша, – но не знаю, можно ли будет мне им воспользоваться.
Правда, здесь я свободно прохожу, но там, дальше, посмотрите, какие у вас
низенькие своды, – там я, позвольте сказать откровенно, там я и ползком не
пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними проходите.
– Динь‑динь‑динь! – отвечал мальчик. –
Пройдём, не беспокойтесь, ступайте только за мной.
Миша послушался. В самом деле, с каждым их шагом, казалось,
своды подымались, и наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли
до последнего свода, тогда мальчик‑колокольчик попросил Мишу оглянуться назад.
Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь тот первый свод, под который он
подошёл, входя в дверцы, показался ему маленьким, как будто, пока они шли, свод
опустился. Миша был очень удивлён.
– Отчего это? – спросил он своего проводника.
– Динь‑динь‑динь! – отвечал проводник,
смеясь. – Издали всегда так кажется. Видно, вы ни на что вдаль со
вниманием не смотрели; вдали всё кажется маленьким, а подойдёшь – большое.
– Да, это правда, – отвечал Миша, – я до сих
пор не думал об этом, и оттого вот что со мною случилось: третьего дня я хотел
нарисовать, как маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом
конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать:
тружусь, тружусь, рисую как можно вернее, а всё на бумаге у меня выйдет, что
папенька возле маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем
я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька
сидит на другом конце, у камина. Маменька мне говорила, что папеньку надобно
нарисовать маленьким, но я думал, что маменька шутит, потому что папенька
гораздо больше её ростом; но теперь вижу, что она правду говорила: папеньку
надобно было нарисовать маленьким, потому что он сидел вдалеке. Очень вам
благодарен за объяснение, очень благодарен.
Мальчик‑колокольчик смеялся изо всех сил: «Динь‑динь‑динь,
как смешно! Не уметь рисовать папеньку с маменькой! Динь‑динь‑динь, динь‑динь‑динь!»
Мише показалось досадно, что мальчик‑колокольчик над ним так
немилосердно насмехается, и он очень вежливо сказал ему:
– Позвольте мне спросить у вас: зачем вы к каждому
слову всё говорите «динь‑динь‑динь»?
– Уж у нас поговорка такая, – отвечал мальчик‑колокольчик.
– Поговорка? – заметил Миша. – А вот папенька
говорит, что очень нехорошо привыкать к поговоркам.
Мальчик‑колокольчик закусил губы и не сказал больше ни слова.
Вот перед ними ещё дверцы; они отворились, и Миша очутился
на улице. Что за улица! Что за городок! Мостовая вымощена перламутром; небо
пёстренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; поманишь его, оно с
неба сойдёт, вкруг руки обойдёт и опять поднимается. А домики‑то стальные,
полированные, крытые разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит
мальчик‑колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке, и много их, много
и все мал мала меньше.
– Нет, теперь уж меня не обманут, – сказал
Миша. – Это так только мне кажется издали, а колокольчики‑то все одинакие.
– Ан вот и неправда, – отвечал провожатый, –
колокольчики не одинакие. Если бы все были одинакие, то и звенели бы мы все в
один голос, один как другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим. Это оттого,
что, кто из нас побольше, у того и голос потолще. Неужели ты и этого не знаешь?
Вот видишь ли, Миша, это тебе урок: вперёд не смейся над теми, у которых
поговорка дурная; иной и с поговоркою, а больше другого знает, и можно от него кое‑чему
научиться.
Миша, в свою очередь, закусил язычок.
Между тем их окружили мальчики‑колокольчики, теребили Мишу
за платье, звенели, прыгали, бегали.
– Весело вы живёте, – сказал им Миша, – век
бы с вами остался. Целый день вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни
учителей, да ещё и музыка целый день.
– Динь‑динь‑динь! – закричали колокольчики. –
Уж нашёл у нас веселье! Нет, Миша, плохое нам житьё. Правда, уроков у нас нет,
да что же в том толку? Мы бы уроков не побоялися. Вся наша беда именно в том, что
у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни
папеньки, ни маменьки; нечем заняться; целый день играй да играй, а ведь это,
Миша, очень, очень скучно. Поверишь ли? Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и
золотое солнышко и золотые деревья; но мы, бедные, мы насмотрелись на них
вдоволь, и всё это очень нам надоело; из городка мы – ни пяди, а ты можешь себе
вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке, и даже в
табакерке с музыкою.
– Да, – отвечал Миша, – вы говорите правду.
Это и со мной случается: когда после ученья примешься за игрушки, то так
весело; а когда в праздник целый день всё играешь да играешь, то к вечеру и
сделается скучно; и за ту и за другую игрушку примешься – всё не мило. Я долго
не понимал; отчего это, а теперь понимаю.
– Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас
есть дядьки.
– Какие же дядьки? – спросил Миша.
– Дядьки‑молоточки, – отвечали колокольчики, –
уж какие злые! то и дело что ходят по городу да нас постукивают. Которые
побольше, тем ещё реже «тук‑тук» бывает, а уж маленьким куда больно достаётся.
В самом деле, Миша увидел, что по улице ходили какие‑то
господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: «тук‑тук‑тук!
тук‑тук‑тук! поднимай! задевай! тук‑тук‑тук!». И в самом деле, дядьки‑молоточки
беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да тук, индо бедному
Мише жалко стало. Он подошёл к этим господам, очень вежливо поклонился им и с
добродушием спросил, зачем они без всякого сожаления колотят бедных мальчиков.
А молоточки ему в ответ:
– Прочь ступай, не мешай! Там в палате и в халате
надзиратель лежит и стучать нам велит. Всё ворочается, прицепляется. Тук‑тук‑тук!
Тук‑тук‑тук!
– Какой это у вас надзиратель? – спросил Миша у
колокольчиков.
– А это господин Валик, – зазвенели они, –
предобрый человек, день и ночь с дивана не сходит; на него мы не можем
пожаловаться.
Миша – к надзирателю. Смотрит: он в самом деле лежит на
диване, в халате и с боку на бок переворачивается, только всё лицом кверху. А
по халату‑то у него шпильки, крючочки видимо‑невидимо; только что попадётся ему
молоток, он его крючком сперва зацепит, потом спустит, а молоточек‑то и стукнет
по колокольчику.
Только что Миша к нему подошёл, как надзиратель закричал:
– Шуры‑муры! кто здесь ходит? кто здесь бродит? Шуры‑муры?
кто прочь не идёт? кто мне спать не даёт? Шуры‑муры! шуры‑муры!
– Это я, – храбро отвечал Миша, – я – Миша…
– А что тебе надобно? – спросил надзиратель.
– Да мне жаль бедных мальчиков‑колокольчиков, они все
такие умные, такие добрые, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их
беспрестанно постукивают…
– А мне какое дело, шуры‑муры! Не я здесь набольший.
Пусть себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, всё
на диване лежу и ни за кем не гляжу. Шуры‑муры, шуры‑муры…
– Ну, многому же я научился в этом городке! –
сказал про себя Миша. – Вот ещё иногда мне бывает досадно, зачем
надзиратель с меня глаз не спускает. «Экой злой! – думаю я. – Ведь он
не папенька и не маменька; что ему за дело, что я шалю? Знал бы, сидел в своей
комнате». Нет, теперь вижу, что бывает с бедными мальчиками, когда за ними
никто не смотрит.
Между тем Миша пошёл далее – и остановился. Смотрит, золотой
шатёр с жемчужною бахромою; наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная
мельница, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернётся, то
развернётся и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша этому очень
удивился и сказал ей:
– Сударыня царевна! Зачем вы надзирателя под бок
толкаете?
– Зиц‑зиц‑зиц, – отвечала царевна. – Глупый
ты мальчик, неразумный мальчик. На всё смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик
не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы
не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики
бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц‑зиц‑зиц.
Мише захотелось узнать, правду ли говорит царевна. Он
наклонился и прижал её пальчиком – и что же?
В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно
завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень и вдруг
пружинка лопнула. Всё умолкло, валик остановился, молоточки попадали,
колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались… Тогда
Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и…
проснулся.
– Что во сне видел, Миша? – спросил папенька.
Миша долго не мог опамятоваться. Смотрит: та же папенькина
комната, та же перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и
смеются.
– Где же мальчик‑колокольчик? Где дядька‑молоточек? Где
царевна Пружинка? – спрашивал Миша. – Так это был сон?
– Да, Миша, тебя музыка убаюкала, и ты здесь порядочно
вздремнул. Расскажи же нам по крайней мере что тебе приснилось!
– Да видите, папенька, – сказал Миша, протирая
глазки, – мне всё хотелось узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я
принялся на неё прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего
движется; думал, думал и стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверка в
табакерку растворилась… – Тут Миша рассказал весь свой сон по порядку.
– Ну, теперь вижу, – сказал папенька, – что
ты в самом деле почти понял, отчего музыка в табакерке играет; но ты это ещё
лучше поймёшь, когда будешь учиться механике.
|